Дамы и господа! Позвольте мне начать с теплых, но угасающих воспоминаний. Пятнадцать лет назад меня пригласили в США, но среди прочих встреч с художниками, искусствоведами и музейными работниками ("куратор" не было модным словечком в 1994 году) у меня было запланировано посещение студии чернокожего художника из американского Кливленда, штат Огайо. Вначале я политкорректно спросил моего гида: «Когда у нас встреча с афро-американским художником?» Она засмеялась и посоветовала никогда не использовать слово «афро-американец» в присутствии этого художника. Она сказала, что художник, старый человек, возражает против такого обращения к нему. Он предпочитает, чтобы его называли темнокожим. Он говорит, что вначале его называли «ниггер», позже изменили на «негр», а затем перешли на «чернокожий». Позже его называли «цветной», а теперь модная фраза – «афро-американец». Он говорит: «Я - черный. Пожалуйста, не называйте меня так, как Вам заблагорассудится».

   Для меня этого незначительного эпизода было достаточно, чтобы узнать лабиринты властного дискурса в плане классификации и категоризации Другого. А также противостояния Другому. Однако, независимо от того, из какого полушария мы родом, нам необходимо описывать Другое – причем постоянно. Структура языка такова, что в рамках одного языка простое изображение человека, места или события не лишено присущих этой системе предрассудков и предвзятых мнений. Данный аспект становится особенно очевидным, когда предмет описания находится вне знакомого нам мира. Мы используем различного рода забавные, сбивающие с толку и непочтительные определения. Слово «ниггер» было одним из таких определений, как, впрочем, и «слаборазвитые», «развивающиеся» страны или «страны третьего мира». Однако я не собираюсь приводить здесь примеры своей страны, хотя они здесь уместны, поскольку, я полагаю, что значение слова «казах» будет таким же на моем родном языке урду, какое оно имеет и в русском языке (пират!). Итак, человек не может избавиться от некоего налета субъективизма, личных предпочтений, исторической несправедливости и коллективной озлобленности, когда бы он ни произносил что-либо.

   Это ведет к ориентализму – западному, восточному, западничеству и всевозможным побочным обстоятельствам. Но прежде чем пойти дальше, нужно вспомнить, что мы живем в мире, в котором человек не только говорит, но также творит образы (и эти два действия сливаются в форме письма). Но если речь – это путешествие от реального к абстрактному (звуки или буквы), то искусство является попыткой обозначить истину или достичь реальности посредством создания иллюзий. Эти иллюзии или образы мира – если с одной стороны они отражают творческую глубину и художественный горизонт одной личности, то в то же самое время они раскрывают взгляд на мир какой-либо культуры, которое выражается в этих артефактах, часто бессознательно переписываемых их творцом. На протяжении всей истории человек/мужчина (я бы мог добавить «женщина» в эту строку, но после 1994 года я перестал быть политкорректным!) создавал визуальные образы, которые отражают идеи, убеждения и культурные устремления. Таким образом, миниатюрная живопись с Индийского субконтинента – это система видения мира в специфическом ракурсе. Возможно, объемная перспектива и множество точек зрения, которые можно найти в классической миниатюрной живописи периода Великих Моголов, являются иллюстрацией, подтверждением того, как воспринимался мир в ту эпоху – как иллюзия реальности: Майя – вместо окна, через которое Ренессанс воспринимал пространство.

  Такая концепция и прочтение реальности изменялись вместе с изменениями в сфере политики. После триумфа колониального правления в Индии практика миниатюрной живописи увяла или, скорее, прервалась. И тогда новым любимым жанром стало европейское академическое искусство, которое было привнесено и приведено в исполнение преподавателем искусства, который активно работал во вновь завоеванной Индии. Учреждения, подобные Школе искусства Майо – моей Альма Матер – были созданы для обучения талантливой местной молодежи в западной традиции живописи, которой обучали как высшей форме передачи видимого мира. Итак, европейское академическое искусство стало лингва-франка среди местных живописцев. Следовательно, большинство живописцев миниатюры после периода благосклонности местных правителей, привилегий и престижа, было обречено разлагаться в безвестности и забвении. Это был не единичный случай, потому что персидский язык, язык двора, тоже устарел как средство выражения. Одежда Моголов вышла из моды, а индийские нравы рассматривались как неуместное баловство. Поэтому к миниатюрной живописи относились как к бесполезной, беспомощной и излишней деятельности. Такое представление и восприятие жанра, которым когда-то восхищались и который поддерживали Акбар, Джахангир и Шах-Джахан, могущественные Моголы, было сведено к туристскому коньку, а образцы данного жанра продавались в качестве сувениров по номинальной цене на улицах Лахнау, Лахора, Джайпура и Джелума, в современных столицах Индии и Пакистана. Обычно эти артефакты производились для иностранных посетителей, чтобы удовлетворить, пополнить и компенсировать их представление о Востоке. Поэтому, выбор живописных образов вращался вокруг свиданий влюбленных, изображения девушек, танцующих вдоль строк текстов на персидском или арабском языках, обычно написанных в ничего не значащей последовательности.

   Такая практика имела свое продолжение на базарах старых городов и в шикарных торговых районах субконтинента до тех пор, пока потенциал миниатюрной живописи не был обнаружен в Национальном колледже искусства в Лахоре. Здесь миниатюрная живопись как студийный курс была введена в середине 80-х, что в конечном итоге привело к ее популярности. Она стала формой живописи, пользующейся наибольшим спросом, формой, которая появилась и пришла из Исламской республики Пакистан. Изучение миниатюрной живописи началось как робкий и искренний поиск особенностей местной эстетики, но вскоре он трансформировался в средство очарования иностранных кураторов, привлечения приезжих покупателей и участия в международных выставках. Очевидно, произведения другого рода также создавались в Пакистане, но, в сущности, производство миниатюр использовалось как приманка для Запада.

   На самом деле интерес со стороны зарубежных кураторов, коллекционеров и критиков вскоре привел к тому, что местные миниатюристы стали сотрудничать с ними. Сейчас они доверяют рекомендациям ‘культурного туриста’ из Европы, США, Австралии и Японии. Они улучшают свои способы исполнения, трансформируют образы, меняют методы, модифицируют технику живописи и трансформируют свое видение, возможно для того, чтобы удовлетворить заезжего поклонника, который ценит миниатюрную живопись – подходящий уникальный продукт, которым можно торговать по всему миру из-за его транспортабельности и экзотичности элементов.

  Будучи художественным критиком и обозревателем, я часто обнаруживал, что мое восприятие, представления и суждения чаще всего оказывались ложными, и сегодня может произойти то же самое, но я чувствую, что возрождение миниатюрной живописи в мастерских Лахора было не просто вопросом формального выбора. Оно совпало с другими тенденциями возрождения. Необходимо изучить и исследовать связь между стремлением восстановить миниатюрную живопись (в частности, ее господствующее положение в эпоху Моголов) и желанием переработать модель средневекового общества в Пакистане, вдохновляемом Ираном и Афганистаном. Однако, миниатюрная живопись была обнаружена и появилась на рынке скорее всего для распространения идентичности и этнических элементов, нежели в результате религиозных чувств для выражения очарования традицией. Интересно, что художественная форма, которая в свое время была многообразной, противоречивой и развивалась по-разному, была сведена к канону, узко определенным условностям, преимущественно по той причине, что было удобно неотступно ей следовать. Кроме того, миниатюрное искусство было задумано и представлено как единственное отображение местной эстетики для иностранных зрителей, - кураторов, коллекционеров, организаторов биеннале и триеннале, – или например, для короля или королевы. Как только иностранец решает воспринять идущую из глубины веков странную художественную форму, большинство художников начинают смотреть на свою работу, идею и жизнь глазами иностранцев. Иногда возникают и необычные ситуации – так, например во время визита королевы Англии, совершавшей турне по Индии и Пакистану в 1997 году, в Национальный художественный колледж с целью знакомства с процветающим и знаменитым факультетом миниатюры. По этому случаю факультет миниатюры был представлен экзотическим и привлекательным образом - в виде живой картины. Студенты в струящихся одеяниях (напоминающих могольские одеяния) сидели на белых тканях, обложенные подушками. Они занимались живописью в ожидании британской королевы, как будто все еще дыша воздухом средневековой эпохи или работая при дворе Моголов. Все это мероприятие не ограничивалось одной только красочной презентацией, оно хорошо проиллюстрировало наш склад ума. Оно показало, что как только возникает необходимость и появляется случай, ряд наших интеллектуалов адаптируются под колониальные обычаи, ожидая королевского одобрения. Действительно, это форма восточного ориентализма, который охотно принимается нашими художниками и интеллигенцией. Нам приятно видеть самих себя так, как нас видят другие – особенно Запад. Запад требовал от нас, чтобы мы создавали малогабаритные работы в изощренной манере, в которых очевидна связь с наследием и темами, которые может понять и которыми восхищается западная публика. Итак, большинство наших живописцев-миниатюристов благополучно адаптировали эту предписанную им роль, и продолжают создавать для международной публики региональное искусство.

   В своей совокупности художественная миниатюра не только обслуживает предпринимателя от культуры, но также является ключом к решению главных проблем. Эти художественные поделки, часто определяемые как «современные миниатюры», предлагают своего рода решение таких вопросов, вскрывающих внутреннюю дилемму человека, живущего в данную эпоху, как «традиции и современность», «Восток и Запад», «свое и чужое».

  Но если провести более глубокое расследование, то вопросы, такие как «традиция и современность», «Восток и Запад», «свое и чужое», также окажутся побочным продуктом западного взгляда, руководства и прибыли. В традиционном устройстве, начиная от деревни вблизи Силхет в Бангладеш, до Сиалкот в Пакистане и Сахаранпур в Индии, вопросы такого рода не являются существенными, уместными и востребованными. Людей, которые сами являются частью традиции, не беспокоит ее отсутствие, возрождение или даже сохранение. Как отмечал Октавио Пас, ты только тогда осознаешь традицию, когда тебя разделяют с ней. Так что в каком-то смысле все эти дебаты вокруг ориентализма, будь то западный или восточный, - есть выражение озабоченности западников. Человеку, который занят изготовлением гончарного изделия, плетет корзину, выводит рисунок на ткани или строит маленький дом, вопрос «традиций и современности», «местного или заимствованного», «местного и заграничного» может показаться таким же абстрактным, как и сумма в двести тысяч американских долларов, праздник в Исландии или ночь любви с Мисс Мира. Таким образом, все абстрактное, нереальное – это неуместные понятия и фантазии.

   В этом смысле, когда мы обсуждаем вопрос восточного ориентализма или ориентализма вообще, не находимся ли мы в плену элитарного? Мы осуждаем подход ориенталистов и их привычку устанавливать тотальное господство над описанием, но забываем, что это всего лишь группа интеллектуалов, которые страдают от данной академической болезни. Большая часть публики, которую никакой полет фантазии или уровень интеллекта не признает невежественной, - выше данного спора. Возможно, если не вставать в позу и не настаивать на своих заранее сложившихся идеях, а пообщаться с простыми людьми, то можно понять, что широкая общественность (хотя, будучи родом из моей страны, я опасаюсь использовать словосочетание «широкая» и «общественность») не слишком озабочена по поводу западного внимания и вторжения.

   Ведь если настаивать на том, что ориенталисты заняли такую позицию, когда они определяют Других, необходимо признать, что этот процесс (если не считать ее единственной и убедительной позицией) привнес кое-что в рассуждения об определенных народах и практиках. Не только старые ориенталисты, но и некоторые другие в истории человечества давали такое определение Другим, какое они считали приемлемым. Ведические арии упоминают население цивилизации долины Инда; Коран описывает еврейский народ, а хроники Колумба - коренное население побережья Карибского моря. Все они – правдивые или нет (как и значение слова «казах» на моем родном языке!) обогащают фактический запас знаний коренного жителя или иностранца (поскольку требуется несколько сотен лет для того, чтобы иностранец стал коренным жителем). Но разве суть творчества не заключается в искусстве описания других как Другого? Скучающая горничная, находящаяся в предосудительных отношениях, студент, который убивает свою домовладелицу, и ребенок, который отказывался расти во время Второй Мировой войны в Германии, все эти тексты, включая многие другие,  являющиеся классикой нашей литературы, представляют собой попытки описать Другого и создать предположительно ложное описание. Но все это помогает расширить узкую или единственную интерпретацию. Возможно, что такой ориенталистский подход и его последствия в современном искусстве миниатюрной живописи также способствуют расширению понятия жанра, а также исследуют идею этнической чистоты. Попытки, которые совпадают со знаменитой цитатой Председателя Мао (который правил не так далеко от этой почвы), о предоставлении возможности расцвести сотне цветов. И до тех пор, пока мы в состоянии охватить многообразие, наряду с политической некорректностью дискурса, неважно, идет ли это с Запада, Востока, Севера, Юга и Центральной Азии, нам не угрожают неприятные случайности, как в искусстве, так и в политике.

Куддус Мирза (Пакистан)

обратно (back)

english

©СЦСИ 2001-2002 (SCCA -Almaty 2001-2002)