Быть элитарным художником, живущим в башне из слоновой кости и с брезгливой опаскою подглядывать в «черную бездну дна», для нас, на сегодняшний день, самый дряхлый миф о Художнике.

Именно оно, это днище жизни, захватывает наше сознание полностью, представляя для него особенный интерес, на котором мы фокусируем свое внимание. И именно в этой гуще жизни мы находим сегодня своих героев, перед которыми мы  могли бы склонить свои головы.

От слова общее — община — общежитие — сообща — вместе…

Люди, народы, этносы, населяющие тот или иной регион земного шара, которые либо способны чувствовать локоть друг — друга, либо нет, либо способны отстаивать и бороться за свои права, либо нет. Вместе радоваться, вместе быть в беде…

Многие наши проекты, так или иначе, связаны с жизнью простых людей — среди них торговцы, грузчики, шофера, в общем, работяги, находящиеся в ежедневной борьбе за выживание…

Опытом общения с ними (который мы обрели во время съемок наших основных проектов в городе Алма-Ате с 2000 по 2003 годы) хотелось бы поделиться с вами.

Аура, исходящая от каждой социальной группы, будь то грузчики со строительной оптовки, менты или респектабельные люди, иногда разительно отличает их друг от друга, тем интереснее наблюдать и складывать для себя общую картину.

Чем проще, тем порой открытее человеческое существо для мира. Понятие «простолюдин», для меня теперь почти благородное понятие. От него веет чистотой, естественностью, целостностью.

Просто людин. Просто человек. Без лакировочного налета, который нуворишам служит образцом для подражания, как пример «цивильности» и западной модели расклада мира…

Грузчики и простые торговки с базара, к примеру, излучают такое сияние, что иногда кажется, что эти, замученные жизнью люди, святые.

В своих простых, но столь лаконичных одеждах, ярчайший цвет которых так южно живописно оттеняет золотую смуглость их азиатских лиц, они похожи на провинившихся богов, сосланных на землю исполнять свою повинность.

Атланты и кариатиды, они выдерживают на своих плечах невероятную тяжесть мироздания, и в то же время умеют ощущать и легкость бытия, поскольку у них за пазухой нет ничего, чтобы могло лишить их спокойного и крепкого сна, в который они, как в кому, погружаются по ночам.

Чем изнурительней и беспросветнее их труд, тем слаще для них каждая незначительная мелочь, каждая выкуренная за минуты простоя сигаретка.

Наше появление с камерой и штативом было для них событием, на мгновение вырвавшее их из рутины. Совсем еще молодые парни, изнуренные тяжким трудом, выглядели они, как сорокалетние мужчины. Смуглые и худые, они смеялись и прикалывали друг друга на родном языке по поводу своей неожиданной возможности прославиться… Кто-то из них, из-за усталости, был уже не способен улыбаться, но таких было значительно меньше.

Больше было тех, чьи белозубые улыбки сияли ярче белых облаков плывущих в  небе над их согбенными и бронзовыми, блестящими от пота, мускулистыми спинами.

Простые казахи, как некогда — батраки, словно законсервированные в банке времени на семьдесят лет советской власти, вдруг вылупившись на свет из замороженных яиц, они обнаружили глобальные перемены, произошедшие во вне их жизни, за которыми они наблюдают почти украдкой, со стороны, словно за далеким и призрачным обманом. Но чаще всего они не обращают на эту иллюзорность абсолютно никакого внимания. Забыв о своем прошлом, они не ведают своего будущего.

Лишь крепче стиснув зубы, они толкают свои тонные тюки, мимо транспарантов с загадочными для них цифрами — «2030». Они толкают их, словно сизифов камень, не видя впереди себя ничего, кроме этих железных повозок, груженных грудой до  отказа набитых тюков.

Не те, которые сидят на аккуратных вещевых барахолках, а те которые торгуют овощами «за»  и «вне», словно выброшенные за обочину жизни.

В них потрясает необычайно могучая и удивительная жизнестойкость. И это не  преувеличение в виде метафоры, а правда жизни, как она есть.

Крепко сложенные, ловкие и быстрые, они, бывшие жительницы аулов и сел, приехавшие в город, чтобы выжить, подбадривают своих жилистых и исхудавших грузчиков мужей. Они подбадривают их своей неубывающей энергией, своей неприхотливостью, своей живучестью, которую они получают от солнца, под палящими лучами которого они сидят в обезьяньих позах днями напролет.

Они торгуют тем, что выросло под этим знойным солнцем на полях — арбузами и кукурузой, семечками и тыквой, баклажанами и помидорами, сладким перцем и  чесноком… Они сами похожи на свои фрукты, розовощекие, налитые, чаще сочные, а иногда и высохшие, такие же спелые и такие же горькие…

С удовольствием они позировали перед фотокамерой, поправляя сбившиеся цветастые косынки на головах, щурясь черными щелками глаз и доверчиво открывая для мира свои восхитительно — золотозубые улыбки.

А их дети, в это же время, не тратя его даром, проявляют с ними свою солидарность. Повзрослев и посерьезнев раньше своих тринадцати-четырнадцати годков, они свои школьные каникулы используют по-своему, подходя к ним практичнее, чем их, более устроенные сверстники.

Устроившись контролерами — крикунами на различных маршрутах, они, своими звонкими, ломающимися голосами, распевают отрывистые тексты с названиями тех или иных маршрутов, по которым с диким ревом проносятся разномастные, словно живые звери, автобусы, с облупленными и покореженными носами.

Они торчат из их черных открытых дверей, как младенцы, вырвавшиеся из утробы матери, оглашая окружный мир своими первыми надрывными криками. И непонятно, эти крики оповещают об их радости или об их печали?

Так и проходит их стремительное детство в этом летящем, по пыльным дорогам, пути.

Там мы и нашли своего Нурика. Он был настоящий уличный ребенок, вернее уже пацан, своими криками зарабатывавший себе на развлечения и матери на подмогу. Такие типажи обычно ищут и находят для большого кино, ибо в нем все — раскрепощенность, какая-то внутренняя органика и главное — неподдельный, натянутый как тетива, нерв.

Он, видимо, ожидал от нас чего-то большего, чем мы могли ему дать. Может быть, действительно хотел сниматься в каком-нибудь большом и настоящем кино, чтобы затем, прославившись, разбогатеть, да так, что никому и не снилось!

Однажды поздно вечером нам позвонили из милиции, по поводу Нурика. Его подобрали в очередной «правопорядочный» рейд, как бездомного бродягу, ибо его одежда и  обувь оставляла желать лучшего. Он попал «туда» в первый раз. Он был резок с  ними и вел себя агрессивно. Когда Абликим приехал за ним, они довели его до  истерики. Он плакал и не хотел возвращаться домой…

После этого он названивал временами еще и еще раз, и не один, а в сопровождении целой кучки таких же, как и он, полубеспризорных детей, которые тоже хотели сниматься в «кино»!

Постепенно звонки его становились реже. И вскоре он куда-то исчез. Пропал из нашей жизни совсем.

Это, конечно, особая порода людей, также явно не городского происхождения.

При съемках на оптовке, они возникали вдруг, словно черти из-под земли, вылетая на истошные крики какой-то предпринимательницы, которой показалось, что мы снимаем на нее компромат.

Они были наполнены такой агрессией, что появилось ощущение ирреальности происходящего. Словно ты попал в ад кромешный, словно тебя смешали с грязью земной.

Ничего не действовало. Грубость, вседозволенность, серость. Псы, стоящие на  страже интересов своих хозяев. В то же время, тоже люди — убогие, тщедушные, ущербные в своей выдрессированной односторонности.

Они также имеют детей, и также хотят накормить их досыта. И ради этого способны на многое. Это их работа, это их ремесло, это их, если угодно, каторга…

Их чернота была уже какого-то иного свойства, идущая не от солнца, а от зачерствевшей и почерневшей, от этой адской работы, души.

Понятие сотрудничества с этой частью нашего общества вообще неуместно и, как правило, не сулит ничего хорошего, вызывая самые дурные ассоциации, связанные с историей тоталитарных режимов на земле, типа НКВД.

Наблюдение за ними через глаз видеокамеры заставил нас опять столкнуться с  правоохранительными органами уже другого ранга. Это происходило неподалеку от  Дома Кино, где за сравнительно короткий срок были отстроены фешенебельные дома, с многократной способностью отражать земной мир.

Мы положили камеру в траву, чтобы отснять с нижней точки эффектные кадры отражающихся в них людских потоков ног. Как вдруг опять, откуда не возьмись, перед нами возникли двое в штатском.

Внешне вежливые и очень приглаженные, в безукоризненных костюмах, они, своими бархатными и гипнотическими голосами попросили показать наши документы.

Как оказалось впоследствии, нас, в свою очередь, зафиксировали камеры их видео наблюдения, аккуратно вмонтированные в зеркальные стены, как оказалось впоследствии, американского банка.

Они приняли нас за террористов, поскольку по времени наши съемки, как ни странно, совпали с 11 сентября.

Американцы всей земли очень сильно напряглись, и паранойя пронзила их сердца. Художник, как всегда был в тюбетейке. Как всегда с рюкзаком на спине. Ну вылитый террорист. Ну, а обо мне и говорить нечего.

За время съемок «Медиа-Айтыса» нам, нужно признаться, с респектабельной частью было справиться куда сложнее, чем с андерграундной. Богатые люди не любят светиться, покой их надежно защищен. Они, как и их офисы, как и их солнцезащитные очки, наделены почти рефлекторной способностью, отражать мир, не впуская его в свое сердце.

В рутине повседневного потока, каковой является обычная больница, расположенная на окраине города, в неприхотливой и бедной обстановке, там, где томятся уставшие души и больные тела людей работает вечерняя медсестра — Даша.

Одевая белый халат, она совершает свои обычные процедуры — кормит, утешает, наезжает, смеется, разъясняет, уговаривает и, наконец, лечит, раздает таблетки, мажет и бинтует… в общем выполняет свою повседневную, рутинную работу.

Среди ее подопечных — дети и старики, мужчины и женщины, как бедные, так и  более обеспеченные люди… люди разных национальностей.

Здесь, в стенах этой больницы лежат, как правило, люди, чей социальный статус невысок. Те же грузчики, те же торговки. А также те, кто остался жить еще там, в отравленных ядерными испытаниями и перерабатывающей промышленностью, глубинках Казахстана, на земле своих предков, чьи потомки стали заложниками своих же недр, которыми (к счастью или несчастью?) так богата их земля!

Сколько их и каких!

Мудрые аксакалы, уйгурские старики в своих зеленых, как изумруд, тюбетейках, веселые мадонны-цыганки с детьми на руках, усатые парковщики машин в оранжевых жилетах и в сомбреро на черноволосых головах, голубоглазые русские бабушки с  горшками гераней в сморщенных руках, белобородые аксакалы в нарядных камзолах и лакированных сапогах, осанистые чеченки, турчанки или курдянки, гордо шествующие по базару, трудолюбивые и седовласые кореянки предлагающие свои фирменные салаты, пацаны и девчонки в американских бейсболках, беспечно рассекающие на великах и, наконец, волшебные апашки в белых платках и блестящих велюровых платьях, с куртом и кумысом на картонных столиках…

Сколько их и каких!

Сердце сжимается в груди от умиления, глядя на их невинную чистоту. Разные этносы, носители разных традиций и культур, мирно соседствуют и уживаются, в  основном испытывая друг к другу исключительное миролюбие и терпимость.

Прикасаясь к их жизни, дотрагиваясь до них рукой, фиксируя их на камеру, ты  словно наполняешься чистой и прозрачной, как хрусталь, родниковой водой. Ты  чувствуешь, как все фальшивое и наносное уходит из тебя, и ты становишься на  равных с ними. Твое художественное эго постепенно уменьшатся и вскоре исчезает совсем. Ты учишься у них терпению и кротости, мудрости и великодушию. Ты чувствуешь свою ответственность за них перед миром. Перед вселенной.

А они доверяют себя всевышнему, зная, что все в руках Аллаха!

Они не организованы, но внутренне солидарны, и если что случись, не оставят друг друга в беде.

И надо помнить о том, что это «другой» способ существования — сложившийся и уникальный!

Законы других миров, так называемых «больших рыб», стремящихся поглотить малые, сюда не впишутся. Они способны лишь сломать и разрушить годами сложившуюся уникальную флору.

Вечерами, под золотыми лучами закатного солнца, они возвращаются домой, улыбаясь встречному ветру, радуясь скромному ужину, крыше над головой и скорому, сладкому, крепкому сну.

 

К началу